Собачий бог - Страница 9

Было холодно. Морозный туман стелился под ноги, ресницы смерзались. Снег хрустел под ногами. Твёрдый, как битое стекло.

Черные фигуры пешеходов впереди прыгали через пути. Где-то сбоку, из тумана, глядели большие глаза тепловоза. Громыхали колеса, бубнил что-то далекий голос диспетчера.

Опасливо оглядываясь на тепловоз, на черневшие во тьме товарные вагоны, Иван Иваныч быстро добежал до спуска с насыпи.

Впереди сиял фонарь, а еще дальше, налево — веселые окна магазинчиков.

«Э! — понял Иван Иваныч. — Да ведь сюда автобусы ходят, маршрутки. А клиент меня трамваем заставил ехать». Иван Иваныч окончательно загрустил. Видать, клиент-то совсем нищий. Ветеран всех войн, вместе взятых. Хотя голос, вроде, молодой. Ну, по телефону не разберешься. Кстати, телевизор у него вовсе раритетный — «Русич», первый цветной. Ламповый еще.

Иван Иваныч спустился с насыпи, прошел мимо фонаря и углубился в абсолютно темный переулок.

Нет, переулок все же был не абсолютно тёмным. Он был наполнен каким-то матовым голубым сиянием.

Мороз усилился. Стонали старые тополя вдоль черных заборов, звенели невидимые провода «воздушки».

Иван Иваныч споткнулся, упал. Даже чемодан, в котором были инструменты и запчасти, выронил. Поднялся, отряхнулся. Велел себе впредь быть повнимательней.

Адрес он помнил, но беда была в том, что на домах указателей либо не было вовсе, либо их было не видно: во-первых, темень. Во-вторых — инеем заросли. Поди тут разбери, где он, дом номер 18, да еще и "Б".

Переулок был пуст. Кое-где светились подслеповатые окна. Иван Иваныч сделал шаг к забору — разглядеть табличку на стене дома. И тут же из-за забора раздался собачий рык, — да такой, что Иван Иваныч невольно отскочил.

Он стал считать дома. Вроде, этот, с кирпичным забором, должен быть десятым. Значит, недолго осталось…

Он и не подозревал в этот момент, насколько недолго.

Из проулка бесшумно и быстро появилась громадная тень.

Иван Иваныч остановился. Показалось — лошадь, или телёнок.

Потёр глаза рукавицей, пригляделся. И тут же в небе из-за облака быстро вынырнула луна.

Прямо перед ним сидела огромная серебристо-белая собака. Глядела ласкающими янтарными глазами. Ждала.

Иван Иваныч обернулся. Начало переулка было далеко-далеко; там клубилось пятно светло-голубого тумана.

Иван Иваныч сделал шаг вперед. Белая собака приподнялась. К прыжку приготовилась! — догадался Иван Иваныч, почувствовав вдруг, что не может дышать.

Он стал пятиться, и пятился, пока не почувствовал спиной новую опасность. Оглянулся.

Поперек переулка ровной шеренгой сидела целая стая кудлатых псов с горящими глазами.

Иван Иваныч прижал к груди чемоданчик с запчастями. Он увесистый, с металлическим каркасом. Пожалуй, углом если врезать, так…

Он не успел додумать. Почему-то белая дорога выскользнула из-под него и бросилась прямо в лицо. Он вскрикнул от боли, почувствовал, что спасительный чемоданчик отлетел далеко в сторону. И еще он почувствовал, как что-то тяжелое, невероятно тяжелое, придавило его к земле, и горячее дыхание обожгло ему шею. Иван Иваныч попытался втянуть голову в плечи, но от падения воротник пальто оттопырился, а шарф сбился.

Больше Иван Иваныч ни о чем не успел подумать.

Окрестности Северска. Декабрь 1994 года

Это был бор. Черный, глухой, безрадостный. Даже снег у подножия сосен казался черным, и Тарзан поднимал голову, не понимая, где он, как тут оказался, и почему вокруг так тихо — невыносимо тихо. Он взлаял было на эту тишину, — и примолк: бор ответил дальним эхом, после которого тьма и тишина, казалось, бросились прямо к тому месту, где сидел Тарзан; бросились, приблизились вплотную, и присели на корточки, вглядываясь в темную собачью морду с белыми отметинами.

Тарзан шевельнулся, оскалился. Они отпрыгнули.

И где-то далеко хрустнула ветка, рухнул мягким комом снег.

И снова тишина…

Повозившись и успокаиваясь, Тарзан прижался к стволу, от которого даже сквозь ледяную корку пахло смолой. Свернулся калачиком, закрыл хвостом глаза и задремал.

Но ему не спалось. Тишина и темнота бродили рядом, на кошачьих лапах, трогали за мокрый нос, и, внезапно подпрыгнув, шевелили вверху ветвями, так что сыпались иголки. Тарзан прядал ушами. Открывал один глаз.

Вверху было небо. Знакомое черное небо с пятнами звезд. Звезды успокаивали, они были родными здесь, в глухомани, вдали от дома, от Молодой Хозяйки, от вкусного ломтя хлеба, пропитанного пеной от варки мяса.

Вспомнив об этом хлебе, Тарзан ощутил голодные спазмы в животе, хотел завыть, но не решился. Надо было ждать. Так сказал Старый Хозяин: «Жди! Приедем…».

Внезапно он вспомнил Молодую Хозяйку и подскочил. Ему послышался ее голос: «Ко мне, Тарзан! Домой!»

Тарзан поднял морду, принюхиваясь. Снежинки падали на горячий нос и таяли — у них был запах тревоги и весны.

Он покружился на одном месте. «Жди!» — говорил ему один голос. «Домой!» — звал другой.

И был кто-то третий, кто осторожно пытался проникнуть в сознание, шебуршился, скребся. Он был без голоса, и приказы отдавал немо. Шерсть у Тарзана вздыбилась. Он не хотел впускать в себя того, Чужого, но и противиться его власти было выше его сил.

«Жди!». «Домой!». «В лес иди, в лес… Сделай логово… Охоться на зайцев… Ты будешь свободен от Хозяев, ты будешь сам себе хозяин», — это был не шепот, не приказ. Это было похоже на голос матери, давно позабытой матери, которая его, слепого, вылизывала и подталкивала к соскам, разбухшим от молока. Тарзан от этого смутного, как небыль, воспоминания даже взвизгнул по щенячьи и поскребся лапами.