Собачий бог - Страница 73

Максим Феофилактыч похолодел: из-под горла овчарки вытекала черная, слегка пенистая кровь.

Включился громкоговоритель, и раздался голос жены:

— Максим, что там такое??

— А черт его знает… — непослушными губами выговорил губернатор.

Белая внезапно поднялась, перешагнула через овчарку, и медленно, как бы нехотя, двинулась к неподвижно стоявшему человеку.

Максим внезапно опомнился:

— Вера! Выпускай Царя с Царицей! И ружье, ружье…

Он недоговорил.

Водитель тоже опомнился, ударил по газам. Машина пулей вылетела из-за угла, затормозила у витой чугунной калитки. Водитель выскочил, на ходу взводя пистолет.

— Семерых волчат убил, — услышал как будто сквозь сон губернатор. — Семерых.

Губернатор сделал шаг назад, не веря глазам и ушам.

Водитель подскочил к калитке, присел, изготовясь к стрельбе. Широкая спина губернатора мешала прицелиться. Водитель крикнул не своим голосом:

— Максим Феофилактыч! В сторону, в сторону!..

— А? — спросил губернатор, зачем-то приседая.

Между тем щелкнул замок входной двери, она раскрылась, выпустив двух здоровенных псин — московскую сторожевую и ротвейлера. С низким, хриплым рычанием они кинулись на Белую.

Белая лишь слегка повернула голову. Рыкнула. И обе собаки замерли, упали на брюхо, заскулили испуганно и жутко.

А в голове губернатора путались свои и чужие мысли: «Загонщики выгнали их на егерей. Их расстреляли из итальянских автоматических винтовок. Вся поляна была красной от крови. А трупы потом освежевали, сняли шкуры и унесли. И оставили на красной поляне. А им там холодно, очень холодно без шкур».

А потом:

«Ведь говорили же мне, надо было питбулей завести. И овчарку во дворе не одну, а две. И охранника… Водителя теперь придется уво…».

Больше мыслей не стало. Что-то бросилось ему в лицо, опрокинуло. Странный хруст раздался в горле и шее. Боли губернатор не чувствовал, — только странную отрешенность и пустоту.

Он еще услышал, как стрелял водитель из-за калитки. Стрелял, пока не кончились патроны. И на краю угасающего сознания услышал еще совсем уже странную рифму:

«Семь! Семь!.. Съем, съем!».

Белая подняла окровавленную пасть. Пронзительные светящиеся глаза смотрели прямо на водителя.

Водитель попятился, как стоял — на корточках. Выронил пистолет, нащупал позади себя дверцу машины и юркнул внутрь.

Что было дальше, он не видел, да и не хотел видеть. Дрожащими руками он включил рацию и что-то кричал кому-то.

А Белая неторопливо рвала на куски труп губернатора, глотала, не давясь, вместе с обломками костей.

На втором этаже распахнулось окно. Послышался длинный женский крик, а потом — пушечный выстрел из крупнокалиберного ружья.

Пуля опрокинула Белую. Она с изумлением поглядела вверх. Приподнялась, и неуверенно поползла под пихты, волоча задние ноги. Раздался второй выстрел, но пуля попала в каменный бордюр, брызнувший мраморной крошкой.

А потом на пихты словно упало с неба темное дымное облако. И мгновенно поднялось вверх. На снегу остались кровавые пятна. Но кровь быстро, с шипением, исчезала, оставляя в снегу дыры до самой прошлогодней травы.

Черемошники

Темнело. Баба слушала радио, качая головой, и стряпала пирожки. По радио с утра только и говорили, что о зверском убийстве губернатора Максима Феофилактовича Феоктистова. Говорили о чрезвычайном положении, о том, что прилетели замминистра МВД Александр Васильев и генеральный прокурор Юрий Скуратов. В «Белом доме» беспрерывно заседала комиссия по ЧС. Временно, на период ЧП, вся власть в области передавалась председателю комиссии, и. о. губернатора Владимиру Густых. По радио передавались его выступления, решения, указания.

Баба только качала головой.

Пришла Аленка, — насилу рассталась с Тарзаном.

— В стайке его оставила? — спросила баба.

— Угу, — сказала Аленка, уплетая пирожок с картошкой.

— Привязала там?

— Не-а.

Баба вздохнула.

— А что, надо было привязать?

— Да нет. Все равно всю стайку загадит. Ты бы его на старое место посадила, в палисад. Я бы ему ящик приспособила под конуру. Цепь там осталась…

— Я уже думала, — серьезно ответила Аленка. — Нельзя его в палисад. Ему всю улицу видно, и его тоже всем видно.

— Ну и что? А как же дом сторожить, если никого не видеть? Так и воров не заметишь.

Аленка помотала головой.

— Нельзя в палисад. Он чужих людей не хочет видеть.

Баба хмыкнула:

— Это он сам тебе, что ли, сказал?

— Нет. Я сама заметила.

Баба сказала:

— Все равно в милиции уже знают. Завтра надо им справку принести. А если он людей боится — как же его к ветеринару поташшишь?

— Ветеринара можно домой вызвать.

— Ага. И заплотить. Все твои «детские» за два месяца.

Аленка быстро прикинула в уме.

— Нет, еще останется пятнадцать рублей.

Баба удивилась:

— А ты откуда знаешь?

— А посчитала в уме.

Баба промолчала. Алёнкины способности её не то, чтобы настораживали. И не то, чтобы пугали. Скорее, вызывали какое-то тяжелое, неприятное чувство.

— Да ничего, баб! — весело сказала Аленка, и потянулась за вторым пирожком. — Сейчас про Тарзана все забудут.

— Это почему еще?

— Так губернатора же убили.

Баба присела, судорожно вздохнув.

— Ну, если ты такая грамотная… — начала она и снова задохнулась; перевела дух. — Если грамотная и всё знаешь, то должна понимать: губернатора не человек убил. Его зверь какой-то растерзал.

Аленка замерла с открытым ртом.

— Значит, опять на собак подумают? — тихо спросила она.

— А на кого им еще думать? Медведей и волков пока в городе нету.