Собачий бог - Страница 29

— Да ничего… — промямлил Коля. — Прокормимся как-нибудь.

Он показал на Бракина и сказал льстивым голосом:

— Ты только посмотри, какой кобель. Экстерьер-то, а? Да за него можно кучу денег огрести!

Женщина мрачно посмотрела на Бракина. Бракин ей, видно, глянулся. Но потом она заметила Рыжую, которая пряталась за Бракиным и завопила уже в полный голос:

— А эту на что?!

— Ну… — смутился Коля. — Это вроде подруга его. Шерсть хорошая. Пояс лечебный на поясницу свя…

Он не договорил, женщина бросилась к нему, сжимая в руке свернутую газету, как дубинку:

— Пояс? Пояс? Да сколько их вязать-то можно? А шапку, ирод, не хочешь, а? Рыжую!!

Она успела огреть Колю газетой по шее, пока тот нырял в гараж.

В гараж она не пошла. Остановилась, сделавшись задумчивой, и сказала:

— И где ж они жить будут?

— Да здесь и будут, — отозвался Коля из темноты.

— Здесь? — обреченным голосом сказала женщина.

— Ну, а где ж им ещё… Больше негде.

— Ирод, — подытожила женщина, пошла во двор и с треском захлопнула калитку.

Коля выглянул. Посмотрел на Бракина.

— Ты её не бойся. Бывает. Вы ж у меня не первые. А Людка добрая. Вообще-то.

И задумчиво почесал шею.

Остаток дня Бракин и Рыжая провели в гараже, все на том же драном коврике. Издалека доносилась ругань: видимо, Коле пришлось совсем худо.

Было холодно, голодно, нещадно кусали блохи, и Бракин неумело, но ожесточенно чесался и покусывал бока и хвост. Рыжей блохи были привычны. Она дремала и изредка потявкивала во сне.

От инструментов и запчастей на полках, от канистр и бочек воняло невыносимо. От этих запахов тоже хотелось чесаться, и Бракин с тоской вспомнил свою уютную теплую мансарду в Китайском переулке.

Спустилась ночь.

Внезапно за дверью послышались шаги, скрежет замка. В гараже вспыхнула тусклая грязная лампочка. Коля подошел к собакам, поставил две алюминиевые чашки с чем-то съедобным. Рыжая мгновенно ожила, рванулась к еде, с жадностью в минуту выхлебала всё. Посмотрела на Бракина, который лежал, отвернувшись от чашки. Осторожно потянулась ко второй чашке, прижала уши — и накинулась.

Бракин вяло стукнул хвостом: жри, мол, давай, не бойся.

Коля всё это время сидел на корточках, вздыхал, сосредоточенно о чём-то думал.

Рыжая вылизала и вторую чашку. Пыхтя, круглая, как мячик, ткнулась в руки Коли. Потянулась, вильнула хвостом. Глаза у нее были узкие, замаслившиеся.

Коля погладил её по голове.

— Вот что, ребята… — сказал он уныло. — Придётся вам, понимаешь, уйти.

Рыжая ничего не поняла. Бухнулась на спину, выставив круглое, почти безволосое брюхо, вытянула лапы — просила почесать.

Бракин поднял ухо, взглянул на Колю.

«Мы понимаем», — сказал он, и Коля догадался.

— Отвезу-ка я вас обратно на Черемошки. Там вам всё же привычней будет.

Он взял коврик, постелил под задним сиденьем. Рыжая взвизгнула, видимо, предвкушая очередное развлечение, с готовностью сиганула внутрь. Бракин молча полез следом.

Коля сел за руль, выехал из гаража.

Запер ворота, снова сел в кабину.

Ехали молча, долго, петляли по бесконечным кривым закоулкам, о существовании которых Бракин и не подозревал. Свет фар выхватывал из тьмы заборы, заводские цеха, деревянные домишки, черные тополя, переметенные позёмкой трамвайные рельсы.

Наконец машина остановилась.

Коля вышел, открыл заднюю дверцу.

Бракин выглянул: машина стояла перед той самой пятиэтажкой, возле которой находились помойка и люк теплотрассы. Молча прыгнул из машины в снег. Рыжая удивленно тявкнула: она пригрелась и прикорнула в машине, и не понимала, зачем надо вылезать в холод и тьму.

Бракин обернулся на неё, негромко, но внятно рыкнул.

Рыжая поёрзала, вздохнула, и колобком выкатилась следом.

Хлопнули дверцы, заурчал мотор. Машина мазнула белым светом по помойке, кирпичной стене склада, и пропала за углом.

Стало темно и тихо.

Рыжая забеспокоилась, несколько раз тявкнула. Побегала вокруг, обнюхала люк теплотрассы, крыльцо, которое вело к железной двери почтового отделения, вернулась. Села напротив Бракина и наклонила голову. Как бы спрашивала: ну, в смысле, и что дальше?

Бракин взглянул в сторону переулка, помеченного реденькой цепочкой фонарей. И неторопливо затрусил мимо помойки, склада, магазинов, через площадь, где разворачивались автобусы, — прямо в полутемный горбатый переулок.

Рыжая в недоумении тявкала, то отставала, то припускалась следом. Наконец, смирилась, и покорно побежала за Бракиным.

Пройдя по одному переулку, Бракин свернул в другой, потом в третий.

Остановился перед аккуратным домиком с мансардой. В домике горел свет. Бракин сел и негромко тявкнул: здесь!

Рыжая села рядом и тоже уставилась вверх, на темный балкончик под крышей: на этом балкончике Бракин, бывало, в летние ночи любил сидеть, глядя в небо.

В двух кварталах от того места, где сидели Бракин и Рыжая, по переулку двое ребятишек тащили санки с корытом, полным снега: снег был навален с верхом, горбом.

Навстречу им выехал из ворот Рупь-Пятнадцать с алюминиевой бочкой: отправился к колонке за водой. Ему было скучно, и при виде ребятишек он остановился. Спросил:

— Чего везёте?

— А тебе-то что? — огрызнулся Андрей. Санки были тяжелые, он сопел и упирался изо всех сил.

Рупь-Пятнадцать помолчал.

— Снег мы везём! — сказал Андрей, и тоже остановился. Сам-то он тащил бы и ещё, но жалел Алёнку: часто останавливался передохнуть.

— Снег? — переспросил Рупь-Пятнадцать. — А чего его возить туда-сюда? Снегу везде много.

— Не твоё дело! — снова огрызнулся Андрей.