Собачий бог - Страница 2

Закончив работу, поставил ванну и лопату на место. И снова закурил, щурясь сквозь очки на одиноко сиявшую звезду.

Когда на звезду внезапно набежало облако и в воздухе стал реять снег, — удовлетворенно крякнул. Затоптал папиросу и двинулся к бане.

Снег пошел гуще, огромными белыми хлопьями. В снегу потонули черные покосившиеся заборы, сараи и избы.

Над баней поднялся и, прижимаясь к земле, потек темный дым. И до самого рассвета плыл горький дым над побелевшим, заваленным свежим снегом, миром.

Иоанно-Предтеченский Заволжский монастырь, XVI век

В лето 7077-е появились на дорогах люди с собачьими головами. Головы эти были приторочены к седлам. А люди были в черных не то рясах, не то кафтанах, и страшны были не головами, не рясами, и не метлами опричь собачьих голов, — ножами да секирами.

А лето выдалось плохим: неурожаи, пожары, да еще и войною несло с запада. И стали знамения твориться, и мор пришел в города и веси.

По дороге к монастырю, что на Спеси-реке, ехал верховой. Человек как человек, одет изрядно, оружие справное.

Монастырь был не слишком большой и богатый, но стены имел каменные, и ворота дубовые. Путник спешился, стукнул в ворота. Долго не отзывались, так что стукнул еще и еще.

Завозились. Наконец, откинулся крюк, выглянул в оконце седенький ключник.

— Впусти, отче, странника, — сказал путник.

— Ох-ох, — заохал ключник. — Ныне много народу съехалось, все кельи заняты, и в конюшне, и в амбаре… А кто будешь-то, мил человек?

— Вот мил человек и буду. Не государев слуга, а боярский сын. По своим надобностям в Москву еду.

— В Москву другой дорогой едут! А ты вон и с ручницей. Стрелять учнешь, а братия почивает…

— Чего ради стрелять кинусь? Пусти — не в лесу же ночевать.

Двери открылись. Ключник махнул рукой:

— Туда, что ли, ступай. Под стеной амбара — там соломы постелили, тоже странные спят. Лошадку к коновязи привяжи, в конюшне, говорю, тоже места нет.

— Добро… — пошел было странник, но обернулся: — А кто там, под стеной-то? Псоглавцы?

Ключник, запирая ворота, глянул искоса, помедлил:

— Головы у их, как у всех добрых людей. Отужинали и спать легли. А кто, откуда, куда путь держат, — про то не ведаю.

Приезжий лег на солому, шапку — под голову. Рядом богатырски храпели странники.

Когда взошла луна и выглянула в прорезь тягучих облаков, словно щурясь, — далеко, в лесу послышался одинокий волчий вой.

Странник поднялся. Тенью заскользил от одного спящего к другому. Наклонялся — и шел дальше.

Вошел и в конюшню — неслышно, как кошка. После конюшни заглянул и в клети, а после в кельи вошел. Входил в каждую — и быстро выходил. Будто и не было никаких запоров.

Утро занялось — и крик поднялся.

И у амбара, и в амбаре, и в конюшне, и в кельях — везде лежали мертвые люди, зарезанные во сне. Да зарезанные страшно: с порванными глотками, с почти откушенными головами.

А странник пропал, хотя и не выезжал со двора. Пропал вместе с лошадью.

Братия и послушники попрятались по кельям. Потом игумен Михаил велел запереть ворота.

Монахи за конюшней стали копать глубокую яму. Игумен стоял рядом, надзирал, хмурясь и кусая губы.

А потом вдруг всем велел разойтись по кельям и усердно молиться. Кельи запер собственноручно, перекрестился:

— Борони Бог, дойдет до Москвы — не сносить нам голов.

Он подумал.

— А ведь дойдет, дойдет… Странники донесут.

Заперевшись в собственной келье, игумен споро разделся до исподнего, достал из сундука — из потайного отделения, — крестьянский кафтан, шапку, кушак, переоделся. Большими ножницами наспех, кое-как, клочьями подстриг бороду; побросал в дорожный мешок книги, золоченую утварь, золотой крест, в кушак затянул золотые монеты. Выглянул из окошка, огляделся. Кряхтя, пролез в узкий проем, засеменил к каменной ограде, неловкий в кафтане — словно ряса мешала…

— Странно, — заметил Неклюд Рукавов. — Монастырь есть, а монасей не видно.

Отряд конных опричников остановился на дороге. Впереди возвышались монастырские постройки; над ними кружилось воронье. Ни на дороге, ни на огородах не видно было ни единого человека. И ворота монастыря были сиротливо распахнуты.

— Ступай вперед, — велел Генрих Штаден. — Разведай.

Неклюд кивком подозвал двоих, тронул коня.

Они неспешым шагом подъехали к воротам. Неклюд крикнул:

— Эй, святые отцы! Есть тут кто живой?

Хриплое карканье было ответом: в небо взмыло столько воронья, что в воздухе потемнело.

Неклюд вытащил из-за пояса ливонский пистоль.

И въехал в распахнутые ворота.

Спустя немного времени Неклюд и оба его товарища во весь опор мчались назад. Штаден привстал в стременах.

— Что такое?

— Мертвые! Мертвые там все! Валяются, где спали. И во дворе, и в кельях. Головы оторваны, как будто зверь лютовал.

Штаден подумал. Обернулся к отряду:

— А что, водятся в ваших старых лесах оборотни?

Не дождался ответа и спросил громче, но уже с другим смыслом:

— А в сказках?..

Еще подождал, и молча поскакал к монастырю. Черные всадники сначала нехотя, потом всё быстрее, понеслись следом.

Первое, что бросилось Штадену в глаза — изуродованные, с выклеванными глазами трупы, валявшиеся под стенами. Над трупами вились черные рои мух, а запекшаяся кровь, вытекшая из разорванных глоток, была темной, с блестящим вороновым отливом.

Генрих остановил коня. Нагнулся, разглядывая труп.

— А ведь это наши, — сказал вдруг Неклюд, тревожно косясь по сторонам. — Кажись, Федора Кошкина ватага.

— Вижу, что наши, — сказал Штаден. И повернулся к отряду: