Собачий бог - Страница 109

109

Она видела спящих женщин; среди них попадались и молодые, и даже почти такие же красивые, как она сама; но они не были Девами. От них разило потом, мочой и месячной кровью.

Попадались и старые больные псы. Но все они умирали от включившегося механизма смерти, а не от ран. К тому же они были напуганы, и либо жались в своих конурах, тоскливо и жалобно тявкая во сне, когда месяц заглядывал к ним; либо, если хозяева прятали их в домах, дрожали от ужаса у порогов.

Наташка качала головой, глаза её гасли, и она продолжала свой путь.

Бракин схватил Уморина за плечо и прошипел в самое ухо:

— Т-с-с! Видишь? Вон она!

Уморин встал на цыпочки и начал озираться. Потом рискнул шепотом спросить:

— Кто?

— Наташка. Вернее, то, что от неё осталось.

Уморин вгляделся в дальний конец Стрелочного переулка. И вдруг присвистнул:

— Ба! Да это же Наташка!..

Больше он не успел ничего сказать: Бракин крепко, двумя руками, зажал ему рот.

Ка почувствовал движение позади.

Остановился, подозрительно оглядел переулок.

К счастью, они стояли довольно далеко, в тени забора, к тому же Бракин немедленно поволок слабо упиравшегося Уморина за угол.

— Ты чо? — обидчиво спросил Уморин, едва получив возможность говорить. — Это ж наша цыганка, Наташка! Поди, ходит, спирт предлагает. Или золото там…

— Какое золото?? — прошипел Бракин. — Идем скорее, пока она ещё далеко. Если со Стрелочного начала, — нескоро до Аленкиного дома доберется…

— Дык… — начал было Уморин и умолк, заторопившись за Бракиным.

— Теперь я знаю, почему тебя Рупь-Пятнадцать прозвали, — сказал на ходу Бракин. — Раньше думал: наверное, ему раньше вечно «рупь-пятнадцать» на бормотуху не хватало. А теперь понял. И раньше, и теперь. И не на бормотуху. Так. Вообще не хватает.

— Ну, — согласился Уморин и больше ничего не добавил.

Кто-то мягко трогал Алёнку за плечо, щекотал висок.

— Отстань! — хотела сказать Аленка, и проснулась.

Над ней мелькнул смутный силуэт.

Она привстала, протерла глаза и шепнула радостно:

— А чего ты так долго не приходил?

— Тише. Тебе надо уходить.

— Мне? Куда?

Аленка глянула в кухню — темно, глянула за окно — темно.

— Ночь же ещё? — сказала она.

— Они уже близко. Они здесь, они ищут тебя, — прошелестело в воздухе.

Аленка не поняла, кто это такие — «они», но почему-то страшно испугалась.

— А куда идти? — спросила она задыхающимся от волнения голосом.

— Здесь недалеко. Только скорее.

Аленка, торопясь и путаясь в ворохе одежды, сваленной на стуле, начала одеваться. Потом спросила:

— А как же баба?

— Её они не тронут. Им нужна только ты. Выходи на улицу, только тихо, — не разбуди бабу. Я вынесу Тарзана и подожду тебя у ворот.

Силуэт растаял в полутьме.

Алёнка вышла быстро, тихо прикрыв за собой ворота, которые все равно на морозе звонко заскрежетали.

Тёмное существо, похожее на человека, держало в лапах Тарзана, завернутого в пальто. Увидев Аленку, существо быстро зашагало прочь.

Аленка, подскакивая, побежала следом. Спросила на бегу:

— А кто это — «они»?

— Те, что хотят убить меня, тебя, и Тарзана.

Еще один вопрос всё время вертелся у Аленки на языке. Но она не решалась его задать. Они торопливо шли в белом морозном тумане мимо скрюченных ив, клёнов, черемух и рябин, обсыпанных белыми искрами; мимо глухих заборов и затаившихся черных домов, над крышами которых плыл одинокий месяц.

— Ты хочешь спросить, кто я? — внезапно спросило существо.

Аленка кивнула, подумала, что кивка Он не увидит, и сказала:

— Да.

— Я — изгнанник. Много-много лет назад люди считали меня богом справедливости, который должен судить мёртвых. Но потом они решили, что я недостоин этой роли, и призвали другого бога — Осириса. Но это было так давно, что всё уже сотни раз переменилось, люди забыли об Осирисе, теперь о нём помнят только учёные люди. А я потерял свое имя, и стал немху, отверженным. Но люди меня не забыли, и под другими именами я существовал все эти годы. А кроме меня, не забыли Упуат, мать волков. Каждое время и каждый народ давал ей другое имя. Одно из этих имён — Сарама. Это имя ей нравится больше других. Она хочет вернуть мир к началу. И чтобы в этом мире поклонялись лишь ей одной.

Аленка ничего не поняла. Кроме одного: страшная бессмертная волчица хочет убить всех, кто ей дорог. И её, Аленку — тоже.

— Как же тебя зовут? — наивно спросила она.

Он понял, оглянулся.

— Люди, жившие раньше, называли меня по-разному. Например, Собачьим богом. Твои далёкие предки когда-то называли меня Волхом. А в древнем городе, который называется Рим — Луперкасом. А еще раньше, в стране пирамид и песков, у меня было еще одно имя — Саб.

— А почему тебе не позволили судить мёртвых? — снова спросила Аленка.

— Богам показалось, что я сужу слишком пристрастно. Я жалел грешные души, и всегда прощал то, что можно простить. А иногда и то, что боги не должны прощать.

Они прошли уже несколько переулков и свернули к заколоченному дому.

Дом до окон был заметен снегом, сугробы почти скрывали забор и калитку.

Аленка сразу же узнала этот дом. Но ничего не сказала.

Бракин и Уморин вышли в переулок с одной стороны, Наташка — с другой. Она разглядела их и узнала. Она все поняла.

И Бракин тоже понял всё.

— Запомни, — дрожащим голосом быстро сказал он Уморину. — Это — не Наташка. Это мертвец. Она мёртвая. Ею движет Ка.

На углу Корейского и Керепетского, возле колонки, он остановился, тяжело дыша. Впереди, в молочном тумане, бесшумно скользя над дорогой, стремительно летел Ка. Позади был дом Аленки, и немного дальше по переулку — Андрея.

109